16.07
18:31
Нижний Новгород и декабристы-масоны
Нижнему Новгороду и Нижегородской губернии в планах декабристов отводилась особая роль. В "Русской правде" П. И. Пестеля было записано, что после свержения самодержавия Нижний Новгород должен стать столицей Российского государства. Как известно, восстанию предшествовало создание тайных революционных обществ, организаторами и участниками которых были офицеры-дворяне. Впервые в России они поставили вопрос о необходимости свержения царизма, об уничтожении крепостного права, разработали план будущего устройства русского общества. Среди членов и организаторов этих обществ были и нижегородцы. Вот их имена: Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, Николай Александрович и Александр Александрович Крюковы, Иван Александрович Анненков, Сергей Петрович Трубецкой,
Федор Петрович Шаховской, солдаты Иван Фадеев и Николай Поветкин.
Выдающуюся роль в движении декабристов сыграл Михаил Бестужев-Рюмин один из пяти декабристов, что были казнены 13 июля 1826 года в Петропавловской крепости. Сын помещика села Кудрешки Горбатовского уезда, Бестужев-Рюмин был прекрасно образованным человеком. Став членом Южного общества, он принимал активное участие в подготовке революционного "катехизиса", вел агитацию среди солдат, наладил связь с польским тайным обществом, был одним из организаторов восстания Черниговского полка. Товарищи отмечали его острый ум, энергию, преданность делу. Его жадно слушали, за ним шли - недаром многие друзья Бестужева-Рюмина вслед за ним вступили в тайное общество. Он отличался в среде декабристов самыми крайними взглядами, доказывал необходимость истребления всей царской фамилии. После разгрома восстания царский суд готовил ему изуверскую расправу: Бестужев-Рюмин был приговорён к четвертованию. Только боязнь общественного мнения заставила Николая первого заменить эту средневековую казнь виселицей.
Николай Александрович и Александр Александрович Крюковы - родные братья, сыновья нижегородского губернатора. Оба они, будучи офицерами, служили на Украине. Там старший из Крюковых, Николай, сблизился с П.И.Пестелем, вступил в члены Южного тайного общества и стал одним из его идеологов. Ратуя за свободу и равенство, он свято верил в народ, в его силу и мужество. Именно ему Пестель вручил перед своим арестом важнейшие документы общества, в том числе "Русскую правду". Александр Крюков также был членом Южного общества, пропагандировал идеи общества среди своих друзей. Однако участия в восстании не принимал, так как к тому времени активную работу в обществе прекратил. Братья Крюковы были арестованы и предстали перед судом. На допросах держались мужественно. Оба были приговорены к 15 годам каторги и пожизненной ссылке в Сибирь. На каторжных работах и в ссылке братья были вместе.
Бурной, во многом противоречивой была жизнь еще одного нижегородца-декабриста Ивана Александровича Анненкова. Сын крупного нижегородского чиновника, блестящий офицер-кавалергард, лихой дуэлянт - таков Иван Анненков в ранней молодости. В 22 года он уже совсем другой человек. Общается с гвардейскими офицерами, вступает в члены Северного общества. Он знал о готовящемся восстании, ему были известны планы декабристов, но в восстании он не участвовал. По обвинению "в умысле на цареубийство" и принадлежности к тайному обществу был арестован и приговорен судом к 15 годам каторжных работ и пожизненной ссылке в Сибирь. Невеста его, француженка Полина Гебль, последовала за ним в ссылку. В Читинском остроге и состоялась их свадьба. В 1856 году Анненков был амнистирован и вернулся в Нижний Новгород. Здесь он встретился с известным поэтом Шевченко, а также с французским писателем А. Дюма.
Одним из основателей первого тайного революционного общества Союза спасения, положившего начало движению декабристов, был нижегородец князь С. П. Трубецкой. Будучи противником крепостного права и самодержавного строя, он, однако, не был последовательным революционером. Ему, опытному и популярному в солдатской среде офицеру, было поручено руководить восстанием на Сенатской площади, но в последний день, разуверившись в успехе восстания, считая, что сил для него мало, он не вышел на Сенатскую площадь. Тем не менее, как руководитель, Сергей Трубецкой был приговорен к смертной казни, которую ему заменили 15-летней каторгой и пожизненным поселением в Сибирь.
Видной фигурой в декабристском движении был и князь Федор Петрович Шаховской, участник военной кампании 1813-1815 годов. Он был членом Союза спасения и Союза благоденствия, участвовал в разработке устава общества. Выйдя в отставку, в своей деревне Ореховец Ардатовского уезда заводит новые порядки, облегчающие участь крепостных, чем навлекает на себя ненависть соседей-помещиков. В 1826 году его арестовывают, обвиняя в принадлежности к тайному обществу. Ссылают в Сибирь. Тяжело заболевшего там Шаховского переводят в Суздаль в Спас-Ефимьевский монастырь.
В движении декабристов принимали участие и солдаты-нижегородцы Иван Фадеев и Николай Поветкин. Обвинённый в готовности последовать за революционерами-офицерами и в привлечении на свою сторону других солдат (в течение длительного времени вёл пропаганду среди солдат-артиллеристов), Иван Фадеев был приговорен к жесточайшему наказанию - 3000 шпицрутенов.(Шпицрутены - введенное Петром В. в сухопутных войсках телесное наказание; осужденного заставляют проходить сквозь строй 100—800 солдат, которые прутьями били по спине осужденного; при увеличении числа ударов (в начале XIX в. доходило до 6 т.) “прогнание сквозь строй” было равносильно квалифицированной смертной казни. Шпицрутены отменены 17 апреля 1863.) Николай Поветкин, один из активнейших участников событии в Петербурге, возглавлявший группу солдат, которая упорно отказывалась от принятия присяги на верность царю, также предстал перед царским судом. Приговор гласил - смертная казнь, но был затем изменен: вечная каторга…
История Горьковской области. А.И.Тюрина. .А.Чемоданов.
Декабристы-масоны
Многие декабристы пытались использовать масонство для своих целей. Членами ложи «Избранного Михаила» были Н. И. Греч, А. А. Дельвиг, А. Е. Измайлов, Ф. Н. Глинка, Р. М. Зотов, Н. А. Бестужев, В. К. Кюхельбекер, историк А. И. Данилевский и другими. Их имена можно было видеть и в изданной в Петербурге в 1819 году книге «Основные установления Великой ложи Астреи» («Tableau generale de la grande loge Astree»), где, кроме устава и прочих материалов, были помещены списки членов всех лож этого масонского союза. Правда, уже в это время, то есть до официального запрещения масонства в России в 1822 году, многие декабристы стали выходить из лож, как это сделал Пестель еще в 1817 году, С. И. Муравьев-Апостол — в 1818 году, М. И. Муравьев-Апостол — в 1820 году. Осенью 1820 года Рылеев вступил в ложу «Пламенеющей Звезды».Деятельность масонских лож протекала в рамках традиционной обрядовости, сложившейся за многие века (первые масонские организации в Европе возникли в самом начале новой эры). Это была сложная система символических действий, всевозможных символических же аксессуаров обстановки и одежды. У масонов был свой жаргон, были слова и жесты, служившие им паролем для узнавания своих, особая тайнопись, совершенно не поддающаяся расшифровке. Возникла огромная печатная и рукописная — тайная и явная — масонская литература. Масоны отгораживались этой таинственной обрядовостью от непосвященных, то есть «профанов», стоящих как бы на низшей ступени духовного развития.
При вступлении в ложу «Пламенеющей Звезды», символическим знаком которой были два сцепленных и образующих звезду треугольника, объятые пламенем, масоны проходили сложную цепь испытаний: водили с завязанными глазами по лабиринту комнат, задавали вопросы, на которые необходимо было отвечать, приставляли к груди меч и т. п. Все это было театрально, искусно продумано и настраивало на торжественный лад.
Почти все члены «Пламенеющей Звезды» были немцы, обрусевшие, иные давно, еще в предыдущих поколениях. Так что на заседаниях ложи среди немцев (кроме них, было еще несколько шведов и англичан) сидел только один русский — Рылеев, и говорил он здесь, как и все прочие, на немецком языке. На первый взгляд это кажется необъяснимой странностью. И среди декабристов было немало немцев, французов, итальянцев, которые, будучи русскими подданными — да еще не в первом поколении, — являлись страстными патриотами России. Так, например, Пестель, Бригген, Поджио, Кюхельбекер, Лорер, Розен, Сутгоф, Торсон, Штейнгель, Вегелин, Бодиско, Фаленберг — не равнодушные к судьбам России иностранцы, а лучшие из ее сынов, декабристы. Они и сами резко отделяли себя от тех «безродных пришельцев», которые, как пишет в своих записках итальянец Александр Поджио, «русских и гнули и ломали» и при Петре, и при Екатерине. «Чего вы, мои бедные русские, не вынесли от этих наглых безродных пришельцев!» — восклицал Поджио, больше иных русских чувствовавший себя русским.
«Пришлецы иноплеменные» — Моро, Жомини, Каподастрия, Литта, Траверсе, Кампенгаузен, Нессельроде Канкрин, Бенкендорф и другие — сильно потеснили Воронцовых, Киселевых, Мордвиновых, Гурьевых, Сперанских, не говоря о Тургеневых или, например, Муравьевых.
Об этом времени писал Огарев: «Немецкая централизация в Петербурге проникнулась духом татарщины и была уродливым соединением кнута с шпицрутенами, грабежа с канцелярией». Аракчеев ставил на командные посты в армии Шварцев, Стюрлеров, Сухозанетов и проч., отличавшихся верностью престолу и нелюбовью к русскому солдату.
По всей вероятности, Рылеева привлекла в ложу «Пламенеющей Звезды» возможность проникнуть в среду крупных чиновников (а таковыми были многие члены этой ложи), которые могли непосредственно влиять на государственные дела. И именно чиновников иностранного происхождения, которые в эти годы забирали в свои руки правительственный аппарат. Возможно, он не терял надежды воспользоваться своими «братьями» как рычагами государственной машины…
Все материалы «Пламенеющей Звезды» погибли, — после указа 1822 года они хранились у Рылеева; позднее, а именно вечером 14 декабря 1825 года, он их сжег, и прежде других бумаг. А так как многие его декабристские бумаги (например, переписанный его рукой текст «Конституции» Муравьева) сохранились, можно предположить, что среди масонских документов находились еще более криминальные. Но, может быть, — время покажет — не все материалы ложи находились у Рылеева, и тайна «Пламенеющей Звезды» не исчезла навсегда в рылеевском камине в один из самых трагических дней русской истории…
http://www.patiks.ru/txt/3dekab03.shtml
Декабристы-масоны: положительные и отрицательные точки зрения
Сергей СергеевДекабристы – первенцы русского национализма
Национальная история
Историческое невежество современного российского общества поразительно. Случай декабристов прекрасно его демонстрирует. Так и не опомнившиеся от советской пропаганды, внушавшей, что Пестель и Муравьевы — прямые предшественники Ленина, наши люди повернули ее слева направо — и теперь обвиняют героев 14 декабря почти в том же, за что раньше ими же восхищались. Причем как прежнее восхищение, так и нынешнее обличение ничего общего не имеют с исторической реальностью.
Ах, декабристы — масоны, агенты международного заговора против России! Ослепленные масономанией ничего не хотят слушать о том, что русское масонство начала XIX в. было, по сути, просто элитарным дворянским клубом, куда входили даже императоры, с определенно консервативной идеологией. Декабристы, состоявшие в масонских ложах, пытались использовать их в качестве политического инструмента, но неудачно. Все это давным-давно расписано в старой работе академика Н. М. Дружинина «Масонские знаки Пестеля», но кто ее читал, кроме специалистов? Нет никаких свидетельств о контактах декабристских обществ с зарубежными масонскими центрами, хотя следствие по делу 14 декабря проводилось весьма тщательно.
Ах, декабристы — безбожники, враги Православия! Нужды нет, что современная исследовательница В. М. Бокова не смогла отыскать среди них практически ни одного атеиста, что такие члены Тайного общества как Ф. Н. Глинка, А. Н. Муравьев, С. И. и М. И. Муравьевы-Апостолы, Е. П. Оболенский, М. А. Фонвизин, В. И. Штейнгейль и многие другие отличались именно пламенной религиозностью, что в «Русской Правде» Пестеля Православие объявлено государственной религией нового Российского государства!
Ах, декабристы — бессовестные убийцы, собирались покуситься на жизнь монарха! Невольно вспоминается эпизод, когда один из членов Верховного суда, участник заговора против Павла I, стал укорять Н. А. Бестужева: как, вы, молодой человек, посмели поднять руку на священную особу государя! — на что последовал остроумный ответ: «И это вы мне говорите!?» Отвратительные убийства Петра III, Иоанна VI и Павла I почему-то не кажутся нашим нынешним апологетам монархии преступлением, зато цареубийственные намерения декабристов (кстати, далеко не всеми из них разделяемые) выставляются как невиданное на Руси дело.
Ах, декабристы боролись с самодержавием, а стало быть, с Россией! Нет, знаете ли, силлогизм «самодержавие = Россия» еще доказать нужно! Ибо нередко политика Романовых носила прямо антинациональный характер. Об этом можно прочесть даже у таких консерваторов, как Ф. И. Тютчев, М. П. Погодин, М. Н. Катков, И. С. Аксаков, К. Н. Леонтьев… Не стоит быть рабом вредного предрассудка: борьба против любого правящего режима обязательно равняется национальной измене.
Вопреки разного рода шизофреническим фантазиям, декабристы — не только не враги России, а, напротив, первые, по-настоящему последовательные русские националисты. И чтобы это понять, не нужно особо копаться в архивах, достаточно заглянуть в «Русскую Правду» Пестеля. Другое дело, что историки, специалисты по декабризму, не любят касаться этой опасной темы и она, даже сегодня, когда происходит новый подъем декабристоведения (см. работы В. М. Боковой, П. В. Ильина, О.И. Киянской, В. С. Парсамова, В. Э. Эрлиха и др.), практически не изучена. В качестве исключения можно вспомнить лишь статью 1997 г. К. Ю. Рогова «Декабристы и немцы» в журнале «Новое литературное обозрение» и интернет-публикацию В. С. Парсамова о национализме Пестеля. В современной националистической публицистике тему декабристского национализма неоднократно поднимал А. В. Самоваров.
Государственный патриотизм
Национализм ни в коей мере не сводится к государственному патриотизму, но последний (в тех случаях, когда речь идет о народах уже создавших свое государство) — неотъемлемый элемент первого. Советские историки много писали о патриотизме декабристов, тщательно стараясь подчеркнуть его нетрадиционный для императорской России, «революционный» характер. Это в каком-то смысле, верно, но требует серьезных оговорок.
В сравнении с революционерами следующих поколений (не только с разночинцами, но и с дворянами Герценом и Бакуниным) мировоззрение декабристов отличается именно отчетливой преемственностью с традиционным имперско-великодержавным дворянским патриотизмом, окончательно сформировавшимся в эпоху Екатерины II, когда дворяне сделались единственными полноправными гражданами Российской империи. Декабристы, подобно своим отцам, отнюдь не чувствовали себя «лишними людьми», «государственными отщепенцами», не ощущали отчуждения от имперского государства, считали его «своим», а дела государственной важности — своими личными делами. Но под влиянием Отечественной войны 1812 г. (более ста будущих декабристов — ее участники, из них 65 сражались с французами на Бородинском поле) дворянский патриотизм радикально трансформировался, обрел новое качество.
Об определяющей роли войн с наполеоновской Францией в формировании декабристской идеологии написано слишком много, чтобы подробно на сей счет распространяться. Отмечу только малоизвестное свидетельство М. И. Муравьева-Апостола, относившего зарождение декабризма к одному из эпизодов 1812 г., когда находившиеся в Тарутинском лагере молодые офицеры лейб-гвардии Семеновского полка (среди коих — сам Матвей Иванович, его старший брат Сергей, И. Д. Якушкин) отреагировали на слухи о возможном заключении мира с Наполеона следующим образом: «мы дали друг другу слово, что, не взирая на заключение мира, мы будем продолжать истреблять врага всеми нам возможными средствами».
Таким образом, будущие члены Тайного общества уже тогда были готовы пойти на прямое неповиновение верховной власти во имя интересов государства, истинными выразителями которых они себя ощущали. Служение Отечеству перестало быть для них синонимом служению монарху, их патриотизм — уже не династический, а националистический, патриотизм граждан, а не верноподданных. Переход от «народной войны» против «тирании», навязываемой извне, к борьбе против «тирании», навязываемой изнутри, казался совершенно естественным: «Неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, русские, спасшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдет о спасении Отечества, счастливое преобразование коего зависит от любви нашей к свободе?» (М. П. Бестужев-Рюмин). Декабристская «революционность» непосредственно проистекала из их патриотизма: «предлог составления тайных политических обществ есть любовь к Отечеству» (С. П. Трубецкой); восстание 14 декабря было «делом исключительно патриотической политики» (В. С. Толстой).
Патриотизм стал для декабристов своего рода гражданской религией. М. Ф. Орлов в частном письме женщине (княгине С. Г. Волконской) проповедует: «Прежде всего, каждый русский должен быть русским во всем. Во всем должна господствовать идея родины. Именно ей он должен посвятить свои усилия, свои успехи, свои надежды». К. Ф. Рылеев полагал для приема нового члена в Северное общество достаточным основанием то, что кандидат «пламенно любил Россию» и «для благ ее готов был на всякое самоотвержение». Патриотическая экзальтация в Тайном обществе доходила иногда до такой степени, что Ф. Ф. Вадковский на одном из собраний выразил готовность принести в жертву родную мать, если того потребует польза России. Конечно, это лишь фигура речи, но она очень характерна для декабристского дискурса. А вот пример уж явно не филологический, а экзистенциальный. П. И. Пестель в письме родителям незадолго до казни исповедально признавался: «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно любил мое отечество, я желал его счастия с энтузиазмом», и — права современная исследовательница О. И. Киянская — «не верить этому признанию нет оснований».
Именно государственный, националистически окрашенный патриотизм был основным источником оппозиции декабристов курсу Александра I после 1814 г.
Во-первых, их раздражение вызывала вдохновляемая и конструируемая императором легитимистская политика Священного союза — «подпорная, вспомогательная политика для восстановления государей», которая «была противна интересам России» и на деле подчиняла последние интересам Австрии («ничто меня столько не оскорбляло, как явное сие господство и влияние Венского кабинета над нашим» — слова А.В. Поджио), вообще преимущественное внимание Александра к общеевропейским делам в ущерб собственно российским, его частые и продолжительные отлучки из России.
В среде декабристов господствовало убеждение, что Александр «ненавидит Россию». Возмущение деятельностью императора приняло особенно острый характер в связи с его польской политикой. Так называемый «московский заговор» 1817 г., когда среди членов Союза спасения впервые возникла идея цареубийства (А. Н. Муравьев предложил бросать жребий о том, кто должен его совершить, а И. Якушкин объявил, что «решился без всякого жребия принести себя в жертву»), был вызван слухом о том, что Александр «намеревается отторгнуть некоторые земли от России и присоединить к Польше» и даже «ненавидя и презирая Россию, намерен перенести столицу свою в Варшаву». На фоне тех невероятных привилегий, которые Царство Польское получило благодаря явному расположению к ней императора (конституция, собственная армия и администрация, обильные финансовые вливания) казалось вполне вероятным, что Александр «имел в самом деле намерение располагать достоянием России» — тем более, что прецедент уже был — «прежде он отделил Выборгскую губернию в состав великого княжества Финляндского» (М. С. Лунин). Последний факт (и преимущества перед русскими «завоеванных финляндцев») тоже, кстати, вызывал активное обсуждение (и осуждение) в Тайном обществе.
С другой стороны, именно переговоры с Польским патриотическим обществом, на которых шла речь и о территориальных уступках полякам, вызвали тяжкое обвинение в приговоре Верховного уголовного суда лидеру Южного общества Пестелю («участвовал в умысле отторжения областей от империи»). Надо ли полагать, что позднее декабристы отказались от своего принципиального государственничества?
Нет ничего более нелепого, чем видеть в Пестеле некоего идеалиста-интеллигента, поборника польской свободы, каким позднее выступал Бакунин (и отчасти Герцен), логика Павла Ивановича — логика государственно-националистического прагматизма, применительно к данному вопросу хорошо сформулированная его ближайшим помощником М. Бестужевым-Рюминым: лучше «иметь благодарных союзников», чем «тайных врагов». В планируемом автором «Русской Правды» русском национальном государстве поляки, с их многовековой традицией самостоятельной государственности, развитой национальной культурой и комплексом «полноценных» европейцев по отношению к русским «варварам», были бы лишним и крайне вредным элементом (каковым, кстати, они являлись и в составе Российской империи). Просто «переварить», «русифицировать», при очевидной слабости наличного русификаторского потенциала (отсутствии «большой» русской нации), Польшу было невозможно.
Кроме того, в пестелевском проекте будущая независимая Польша контролируется Россией во всех отношениях, вплоть до формы правления и социального строя (порой этот проект кажется почти до деталей реализовавшимся пророчеством о практике взаимоотношений ПНР и СССР), что должно было свести к нулю весь возможный геополитический ущерб этого решения для русских интересов.
Наконец, свидетельством того, что Пестель не собирался в польском вопросе поступаться великодержавностью России является то, что переговоры с Польским патриотическим обществом зашли в тупик именно по вине Павла Ивановича. Поляков оскорбил тон лидера Южного общества, о котором он так говорил на следствии: «Было за правило принято поставить себя к ним в таковое отношение, что мы в них ни малейше не нуждаемся, но что они в нас нужду имеют, что мы без них обойтиться можем, но они без нас успеть не могут».
Программные документы декабристов проникнуты заботой о территориальной целостности страны, о ее единстве и неделимости. В частности, именно этой заботой продиктована резкая полемика Пестеля против федерализма в «Русской Правде». Федеративное государство потому, с его точки зрения, плохо, что уже в самом его устройстве содержится «семя разрушения». Но и «федералистская» «Конституция» Никиты Муравьева не менее великодержавна, чем «унитаристская» «Русская Правда». «Державы», на которые делится будущий «Российский союз», не имеют права «заключить какой-либо союз, договор или трактаты не только с иностранными Государствами, но даже и с другою Державою Российского союза», «заключать мир или объявлять войну», «чеканить монету», «содержать в мирное время войско или вооруженных кораблей без позволения Верховнаго Народнаго Веча» и т.д. Более того, Н. М. Дружинин справедливо отметил, что Муравьев, во-первых, «избегает назначать столицами крупные города, которые служили политическими центрами самостоятельных народностей: столицею Балтийской державы он делает не Ригу, а Великий Новгород, вместо Киева он назначает Харьков; Финляндия оказывается сосредоточенной вокруг Петербурга, Украина и Литва — разорванными на части, Кавказ — искусственно соединенным с южными губерниями», а во-вторых, его федерация состоит не из национальных автономий, а из «естественных хозяйственных комплексов», т.е. он руководствуется «не идеей самоопределения национальностей, а задачей свободного экономического развития государства».
В области внешней политики декабристы после прихода к власти также собирались проводить последовательный великодержавный курс. Кардинально отказываясь от принципов Священного союза, они в противовес им выдвигали идею геополитического самодовления России, что нимало не отрицало внешнеполитической активности. Напротив, «для твердаго установления Государственной Безопасности» и приобретений разного рода геополитических и геоэкономических выгод Пестель планировал присоединить к России Молдавию, причерноморский Кавказ, казахские («киргиз-кайсцкие») степи в районе Аральского моря и «часть Монголии, так, чтобы все течение Амура принадлежало России». «Далее же», подчеркивает Пестель, «отнюдь пределов не распространять». Впрочем, среди его планов было и создание буферного федеративного Царства Греческого, в состав которого, кроме собственно Греции, вошли бы земли современной Румынии, Болгарии, Македонии, Сербии, Боснии и Албании.
Своего государственного патриотизма декабристы не утратили даже в тюрьмах и ссылке, большинство из них могло бы повторить слова Лунина: «Заключенный в казематах, десять лет не переставал я размышлять о выгодах родины». Естественно, что Крымская война с новой силой всколыхнула их великодержавные чувства. Несмотря на крайне отрицательное отношение к николаевскому режиму того времени, они страстно переживали за ее исход. Некоторые (например, М. А. Назимов) безуспешно просились служить хотя бы в ополчение. С. Г. Волконский писал И. И. Пущину, что он «хоть сейчас готов к Севастополю, лишь бы взяли». В. И. Штейнгейль почти до самого конца войны не сомневался, что «венец будет блистателен для России»; «если мы подлинно “со Христом и за Христа!”, бояться западных ренегатов нечего»; «умру в уверенности, что она должна исполнить высокое предназначение Скорее думаю, что наступит черед для современного Карфагена» (т.е. Англии). Преисполненный надежд А. Н. Муравьев («может быть, мы услышим теперь, что знамена наши развеваются на Босфоре») сокрушался: «Если бы не мои глаза, я был бы, конечно, там, куда честь и любовь к Отечеству призывают каждого русского ибо в Севастополе находится ныне подлинное Отечество каждого истинного русского, — это оттуда нужно изгнать подлых агрессоров, этих безумцев, которые не знают, во имя кого и чего проливают они свою кровь ». С. П. Трубецкой сообщает Г. С. Батенькову (1855), что в Иркутске, где жили многие сосланные декабристы, «война и ожидание ее последствий всегда предметом разговоров, когда сходимся. Нетерпеливость выражается различным образом и каждый хотел бы изгнать неприятеля из Отечества по своему соображению бывают самые сильные прения». Из тех материалов, которые мне удалось изучить, можно сделать вывод, что только один декабрист занимал в период Крымской войны четкую пораженческую позицию — А.Ф. Бриген. Но этот случай — классический пример того, что исключение лишь подтверждает правило.
Достаточно единодушно отреагировали оставшиеся в живых декабристы на польский мятеж 1863 г. А. Н. Муравьев всецело одобрял меры своего брата М. Н. Муравьева-Виленского, пресловутого «Вешателя» (между прочим, бывшего члена Союза спасения и Союза благоденствия, одного из главных авторов Зеленой книги последнего) по подавлению мятежа в Западном крае: «Брат Михаил действует славно, как истинно русский»; «распоряжения брата Михаила великолепны»; «брату Михаилу, по мнению моему, надобно поставить памятник, не за одно только усмирение юго-западной России, но за спасение Отечества. Подобными мерами, думаю, что восстановить можно бы и Царство Польское, т. е. обратить его в русские губернии, с русскими правителями». Е. П. Оболенский предлагал в дальнейшем по отношению к полякам самые радикальные меры: « если они не захотят слиться с нами в одну нераздельную семью, то мы должны поглотить их национальность и силою, и нашей численностью. Неужели они должны исчезнуть с лица земли русской, — по весьма простой причине, — мы не можем в мире жить с ними? Что же делать самозащита есть одна из первых обязанностей всякого человека и гражданина».
Наиболее поздние по времени из обнаруженных мной комментариев декабристов по поводу политики России принадлежат М. Муравьеву-Апостолу, успевшего одобрить войну за освобождение балканских славян в 1877 – 1878 гг.: «Кровь Христианская пролилась потоками, она искупила освобождение Славян от Турецкого ига. Славяне наши единственные союзники в Европе, мы не можем не заступиться за кровь пролитую братьями нашими Я отказался от чтения французских газет, они осуждали Сербию, Черногорию за то, что объявили войну туркам. Чем это кончится, я уверен, как в 1812 г., что святое дело Свободы и Человечества восторжествует!»; «как наша Россия хороша умилительно своим заступничеством за угнетенных братьев!»; «наша молодец армия совершила Суворовский подвиг, зимой перешла Балканы»; «1877 год начинает новую историческую эпоху Бог предоставил России разрешить наконец» «Восточный вопрос».
Ксенофобия
На всех этапах развития декабристского движения, в подавляющем большинстве его программных документов обязательно присутствуют пункты, направленные против иностранцев вообще. Это, прежде всего, было вызвано предпочтением, которое оказывал последним Александр I в противовес русским дворянам и их заметным присутствием на ключевых постах в государственном аппарате и армии. П. Г. Каховский незадолго до казни в письме Николаю I все еще осуждал «явное предпочтение, делаемое Правительством всем иностранцам без разбору простительно надеяться, что у нас, конечно, нашлись бы русские заместить места государственные, которыми теперь обладают иностранцы. Очень натурально, что такое преобладание обижает честолюбие русских и народ теряет к Правительству доверенность».
Уже в проектах Ордена русских рыцарей, составленных М. А. Дмитриевым-Мамоновым, среди целей организации называются «лишение иноземцев всякого влияния на дела государственные» и «конечное падение, а, если возможно, смерть иноземцев, государственные посты занимающих». Союз спасения также настаивал на необходимости «отстранения иноземцев от влияния в государстве». Зеленая книга Союза благоденствия запрещает принимать в общество нехристиан и «иноземцев», если только те не оказали важной услуги России. Кроме того, одна из задач Союза состояла в том, чтобы «отвращать родителей от воспитания детей в чужих краях». Устав Южного общества требует «не принимать в общество никого кроме русских или тех, которые по обстоятельствам совершенно привязались к русской земле».
В «Русской Правде» иностранцам запрещается «иметь в России какое бы то ни было Недвижимое Имущество», «пользоваться в России правами Политическими, предоставляемыми одним только Российским Гражданам», «вступать в Государственную Службу или какую-нибудь отрасль правления и продолжать оную, исключая Министерства Просвещения». В «Конституции» Никиты Муравьева «иностранец, не родившийся в России» имеет право «просить себе гражданства Российскаго», лишь прожив в ней «7 лет сряду» и «отказавшись наперед клятвенно от правительства, под властью которого прежде находился». Быть избранным в местные законодательные органы страны он может только еще через 7 лет, а в центральные — через 9 лет. Иностранец же, не имеющий гражданства, «не может исполнять никакой общественной или военной должности в России, не имеет права служить рядовым в войске Российском и не может приобрести земель». Гражданство аннулируется навсегда в случае вступления «в подданство иностранного государства» и принятия «службы или должности в чужой земле без согласия своего правительства», наконец, даже «если гражданин без согласия Веча примет подарок, пенсию, знак отличия, титло или звание почетное, или приносящее прибыль от иностранного правления, Государя или народа». Кроме того, «никакое иностранное общество не может иметь в России подведомственных себе обществ или сотовариществ».
На фоне декабристской неприязни к иноземцам вообще ярко выделяется их почти повальная враждебность к немцам, точнее — к «русским немцам», немцам, находящимся на русской службе. Важно понять, что «немцеедство» декабристов не было этнофобией по кровному признаку, в противном случае, невозможно объяснить присутствие в Тайном обществе Пестеля, Штейнгейля, братьев Кюхельбекеров и других этнических немцев (хотя, в общем, прав П. Н. Свистунов, указывая на «факт, что в списке членов его встречается так мало фамилий нерусских»). Дело также не в конфессиональных противоречиях: Пестель и Кюхельбекеры были лютеранами. Водораздел между «хорошими» и «плохими» немцами проводился по критериям политического и культурного национализма: стремится ли тот или иной человек «германского происхождения» к ассимиляции среди русских, к членству в (становящейся) русской нации или же он ориентируется на влиятельную в верхах корпорацию своих единоплеменников, четко отделяющую себя от стержневого этноса Российской империи. Корпорация эта охотно служила самодержавию, гарантировавшему ее привилегии, и была для нее надежной опорой. Таким образом, проблема «русских немцев» имела по преимуществу социально-политический характер: поддерживая «деспотическую власть» (которая, в свою очередь, поддерживала их в ущерб русским дворянам), они являли собой очевидных (и объективных) врагов национального государства, к которому стремились декабристы.
«Германофобия» царила среди участников преддекабристской Священной артели. Довольно характерно, что «пробным предложением» А. Н. Муравьева, с которого началась история Союза спасения, стало создание тайного общества «для противодействия немцам, находящимся на русской службе». Антинемецкие настроения сохранялись и на самых поздних этапах существования декабристских организаций. Д. Завалишин вспоминал, что незадолго до 14 декабря, при обсуждении «манифеста о перевороте» «были и такие», которые требовали в нем «выразиться резко и громко против немцев и даже требовать от них перемены фамилии на русскую. Замечательно, что из числа самых горячих защитников подобного мнения были именно обрусевшие немцы».
Другой объект декабристской ксенофобии — поляки, что легко объясняется остротой польского вопроса, о которой подробно говорилось выше. Дарование «конституции почитаемой за непримиримого врага России, побежденной и завоеванной Польше прежде, нежели она была дана победительнице ее, самой России» (Завалишин) только усилила резкую ревность к «сарматам», многие из которых сражались на стороне Наполеона. Лунин дрался на дуэли (за которую его исключили из гвардии) с поляком, оскорбительно отозвавшемся о России и считал этот поединок единственным, где он был прав. При слиянии Южного общества и Общества соединенных славян «южане» потребовали (правда, безуспешно) от последних исключить из своего состава всех поляков.
Полонофобия не исчезла у многих декабристов и в ссылке, где их товарищами по несчастью оказались повстанцы 1830 г. Конечно, общая участь сближала русских и поляков, но огонь «распри» продолжал тлеть. С. Волконский жаловался в письме И. Пущину (1855), что в доме С. Трубецкого «всегда нашествие сарматов, а у меня сердце больно к ним не лежит и боюсь взрыва моих убеждений. Пусть они высказывали явно свою вражду к нам, я бы сносил это, но из-за угла метать камнем — не снесу и не прощаю». «Влиянию, научению поляков здешних» Волконский приписывал сепаратистские настроения в Сибири («борьба сибиряков против начала русского»). И. Д. Якушкин так описывал своих польских знакомых: «преславные молодые люди, и я не знаю за ними никакого другого недостатка, как только то, что они поляки, но, к сожалению, недостаток этот немаловажный, и трудно им от него избавиться».
Завершением сюжетов о «немцеедстве» и полонофобии декабристов может служить обобщающая цитата из Волконского: «от остзейцев, от ляхов нет радушного прислужения русскому делу».
Другие этнонациональные фобии декабристов были более или менее локальны. Скажем, антисемитизм среди них не имел массового характера, ибо еврейский вопрос не приобрел еще в ту пору остроты, свойственной пореформенному времени.
Пестель в «Русской Правде» уделяет евреям некоторое место, отмечая в качестве их главной особенности то, что они «неимоверно тесную связь между собою неизменно сохраняют, никогда друг друга не выдают ни в каких случаях и обстоятельствах и всегда готовы ко всему тому, что собственно для их общества может быть выгодно или полезно», особенность эта вредная, ибо «дружная связь между ими то последствие имеет, что коль скоро они в какое нибудь место допущены, то неминуемо сделаются монополистами и Всех прочих вытеснят. Сие ясно видеть можем в тех губерниях где жительство свое они имеют. Вся торговля там в их руках и мало там крестьян, которые бы посредством долгов не в их власти состояли; от чего и раззоряют они ужасным образом край, где жительствуют». Таким образом, «Евреи составляют в Государстве, так сказать, свое особенное, совсем отдельное Государство и притом ныне в России пользуются большими правами нежели сами Християне. Хотя самих Евреев и нельзя винить ни в том что они сохраняют столь тесную между собою связь, ниже в том что пользуются столь большими правами коих даровало им прежнее Правительство, не менее того не может долее длиться таковой порядок вещей утвердивший неприязненное отношение Евреев к Христниянам и поставивший их в положение противное общественному порядку в Государстве».
Пестель предлагает два варианта решения еврейского вопроса (и оба, надо сказать, весьма туманные). «Первый состоит в совершенном изменении сего порядка. Паче же всего надлежит иметь целью устранение вреднаго для Християн влияния тесной связи Евреями между собою содержимой ими противу Християн направляемой и от всех прочих граждан их совершенно отделяющей. Для сего может Временное Верьховное Правление ученейших рабинов и умнейших Евреев созвать, выслушать их представления и потом меропринятия распорядить дабы вышеизьясненное зло прекращено было и таким порядком заменено который бы соответствовал в полной мере общим Коренным правилам имеющим служить основанием политическому зданию Российскаго Государства. Ежели Россия не выгоняет Евреев, то тем более не должны они ставить себя в неприязненное отношение к Християнам. Российское Правительство хотя и оказывает всякому человеку защиту и Милость но однакоже прежде всего помышлять обязано о том чтобы никто не мог противиться Государственному Порядку, частному и общественному Благоденствию. Второй Способ зависит от особенных обстоятельств и особеннаго хода Внешних Дел и состоит в содействии Евреям к Учреждению особеннаго отдельнаго Государства, в какой либо части Малой Азии. Для сего нужно назначить Сборный пункт для Еврейскаго Народа и дать несколько войска им в подкрепление. Ежели все русские и Польские Евреи соберутся на одно место то их будет свыше двух миллионов. Таковому числу Людей ищущих отечество не трудно будет преодолеть все Препоны какия Турки могут им Противупоставить и пройдя всю Европейскую Турцию перейти в Азиятскую и там заняв достаточныя места и Земли устроить особенное Еврейское Государство». Впрочем, добавляет Пестель, «сие исполинское предприятие требует особенных обстоятельств и истинно-генияльной предприимчивости то и не может быть оно поставлено в непременную обязанность Временному Верьховному Правлению и здесь упоминается только для того об нем чтобы намеку представить на все то что можно бы было сделать».
Н. Муравьев предлагал дать евреям гражданские права, но только в пределах черты оседлости, вопрос же о существовании последней должен был решаться общероссийским законодательным органом.
Политический национализм
И государственный патриотизм, и ксенофобия были вполне традиционны для русской политической мысли XVIII — начала XIX в. (достаточно вспомнить в первом случае Н. М. Карамзина, а во втором – Ф. В. Ростопчина), своеобразие декабристского национализма, его стержень состояли в другом — в новой для России модернистской демократической концепции нации, понимаемой как совокупность равноправных граждан, охватывающая весь этнос, и как единственный источник суверенитета. Таким образом, отвергались и монархическая трактовка нации (как совокупности подданных самодержца, который и является источником суверенитета) и ее аристократический вариант (где под нацией понималась только социальная элита, в русских условиях — дворянство).
Пафос декабризма был направлен против самодержавного «обращения с нацией как с семейной собственностью» (Лунин). «Для Русского больно не иметь нации и все заключить в одном Государе», — писал Каховский перед казнью Николаю I. Оба главных программных документа декабризма утверждают демократическое понимание нации. «Конституция» Н. Муравьева начинается с утверждения того, что «Русской народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства Источник Верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основныя постановления для самого себя». В пестелевской «Русской Правде» говорится: «Народ есть совокупность всех тех Людей, которые принадлежа к одному и тому же Государству, составляют Гражданское Общество имеющее целью своего существования, возможное Благоденствие Всех и каждаго А по сему Народ Российский не есть принадлежность или Собственность какаго либо лица или Семейства. На против того Правительство есть принадлежность Народа и оно учреждено для Блага Народнаго а не Народ существует для Блага Правительства».
Нация равноправных граждан в декабристских проектах управляет сама собой посредством представительной демократии, через систему многоступенчатых выборов. На низовом же уровне основой национальной солидарности становится волостное самоуправление. Даже получить российское гражданство иностранец может только на волостном уровне.
Национальное единство невозможно без социальной и юридической однородности нации. Крепостное право, деля русских на господ и рабов, тем самым раскалывало нацию на враждебные классы, поэтому требование его отмены, ключевое для декабристов, имело не только социально-уравнительное и либерально-гуманитарное, но и национально-государственное значение. В декабристских проектах не только сами сословия, но и их названия заменяются «названием гражданина Русскаго» (в муравьевской «Конституции») или «Российского гражданина» (в пестелевской «Русской Правде»).
Нация декабристов — это, безусловно, гражданская нация. Но прежде всего — это русская гражданская нация, подразумевающая не только социально-юридическую ассимиляцию сословного деления к единому понятию русского (российского) гражданства, но и этническую ассимиляцию всех народов России к некоему единому стандарту русскости, русификацию. Русскость декабристами понимается не биологически (но и не конфессионально), а культурно-политически, ее главные составляющие — владение языком и следование законам. В «Конституции» Н. Муравьева говорится: «Через 20 лет по приведении в исполнение сего Устава Российской Империи никто, не обучившийся русской грамоте не может быть признан гражданином».
Более детально программа русификации разработана у Пестеля, четко формулирующий цель своей национальной политики: «Все племяна должны слиты быть в один Народ», «при всех мероприятиях Временнаго Верьховнаго Правления в отношении к различным Народам и племенам Россию населяющим безпрестанно Должно непременную цель иметь в виду чтобы составить из них всех только Один Народ и все различные оттенки в одну общую массу слить так чтобы обитатели целаго пространства Российскаго Государства все были Русские». В качестве средств для этого указываются. 1) «На целом пространстве Российскаго Государства» должен господствовать «один только язык российский: Все сношения тем самим чрезвычайным образом облегчатся; Понятия и образ мыслей сделаются однородные; Люди обьясняющиеся на одном и том же языке теснейшую связь между собою возымеют и однообразные составлять будут один и тот же народ». 2) «Так как ныне существующее различие в названиях Народов и Племен, Россию населяющих всегда составлять будет из жителей Российскаго Государства отдельныя друг от друга массы и никогда не допустит столь для блага отечества необходимаго совершеннаго в России Единородства, то чтобы все сии различныя имена были уничтожены и везде в общее Название Русских во едино слиты». 3) «Чтобы одни и те же Законы, один и тот же образ Управления по всем частям России существовали и тем самим в Политическом и Гражданском отношениях вся Россия на целом своем пространстве бы являла вид Единородства, Единообразия и Единомыслия». В результате можно ожидать, что «все различные племена в России обретающиеся к общей пользе совершенно обрусеют и тем содействовать будут к возведению России на высшую степень Благоденствия, Величия и Могущества».
Основа будущей нации — «коренной народ русский», куда Пестель включал великороссов, малороссов и белорусов. Что же касается «различных Племенах к Росии присоединенных», то их участь — отказаться от своих особенностей и слиться с «коренным народом русским». Финляндия должна лишиться своей автономии и перейти на русский язык. Перед цыганами поставлен выбор — или, приняв православие, распределиться по волостям, или покинуть Россию. Мусульманам запрещается многоженство. Кавказские народы делятся на два разряда — «мирные и буйные»: «первых оставить на их жилищах и дать им российское Правление и Устройство а Вторых Силою переселить во внутренность России раздробив их малыми количествами по всем русским Волостям». Кроме того, планировалось «завезти в Кавказской Земле Русския селения и сим русским переселенцам роздать все Земли отнятыя у прежних буйных жителей дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей Край в спокойную и благоустроенную область Русскую». Русифицируются иноземные колонисты. Полностью уничтожается разряд так называемых «подданных иностранцев», тех, кто «сами себя Иностранцами щитают и присягнули в Подданстве прежним Властелинам над Россиею, но не Россию за свое отечество признали» (остзейские немцы, поляки, живущие за пределами Польши, греки, армяне и т.д.). Они должны определиться — или стать «совершенно русскими» со всеми вытекающими отсюда последствиями, или перейти в разряд «совершенно иностранцев». О решении польского и еврейского вопроса подробно говорилось выше.
Культурный национализм
Декабризм в мировоззренческом плане представляет собой своеобразный гибрид Просвещения и Романтизма: с одной стороны — устойчивый, уверенный в себе (иногда до наивности) рационализм, с другой — принципиальный историзм, поиски общественного идеала в русском прошлом, склонность к эстетической архаике. Социально-политическая программа «первенцев русской свободы» была, несомненно, «западнической», но ее культурное оформление явно тяготело к «почвенничеству». В этом смысле декабризм — типичный представитель центрально- и восточно-европейского национализма, отличие его, пожалуй, только в том, что политика в данном случае шла не следующей стадией после «культурного возрождения», а, наоборот, предшествовала ей, и культурный национализм «отставал» от политического, был недостаточно разработан. Среди вождей Тайного общества имелись известные литераторы (Рылеев, А. Бестужев), но большинство все же составляли амбициозные «политики» из офицерской среды, чьи литературные, культурологические и исторические штудии носили случайный, дилетантский характер (что не отменяет значительности последних). Это скорее «декларации о намерениях», чем полноценное творчество. Кроме того, русская высокая культура к 1825 г. находилась еще в периоде становления и не могла предоставить достаточно материала для культурного национализма. Но все это вовсе не означает, что декабристы не придавали ему первостепенного значения.
Всерьез обдумывалась, например, языковая проблема. Декабристы негодовали на «изгнание родного языка из обществ», «совершенное охлаждение лучшей части общества к родному языку» (А. Бестужев), на господство французской речи в дворянской среде и активно пропагандировали переход к русскому, как языку общения и переписки. Некоторые из них полагали, что учащиеся до 16 лет должны изучать только родной язык. М. Орлов писал княгине С.Г. Волконской о воспитании ее детей: «Пусть постигнут они глубину духа их родного языка! Пусть вся их переписка с Вами, с их отцом, с друзьями всегда будет на русском языке! Именно приказывайте им это, и никогда не должно быть двух мнений в этом отношении. Возвращайте безжалостно все письма, где они примешают хотя бы одно иностранное слово» (забавно, правда, что эти пламенные патриотические строки писались по-французски).
Некоторые декабристы, ориентировавшиеся на лингвистическую программу политически от них предельно далекого А. С. Шишкова, предлагали весьма масштабные проекты по очистке русского языка от иноземных заимствований. В. К. Кюхельбекер надеялся «очистить русский язык от слов, заимствованных со времен Петра I» из латинского, французского и немецкого языков. Планировал «русификаторскую» языковую реформу Пестель, «в результате которой все заимствованные слова были бы заменены словами со славянскими корнями», под очевидным влиянием опыта того же Шишкова (сочинения последнего имелись в личной библиотеке лидера Южного общества).
Декабристы-литераторы выступали с красноречивыми призывами к созданию подлинно национальной русской литературы. В. Кюхельбекер восклицал: «да создастся для славы Росии поэзия истинно русская; да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной Станем надеяться, что наконец наши писатели сбросят с себя поносные цепи немецкие и захотят быть русскими». Источники для «истинно русской поэзии»: «вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные».
Историческая тема — одна из центральных у декабристов. Деятели Тайного общества не только жадно читали исторические сочинения, но и стремились создать собственную концепцию отечественной истории, которая не могла не быть полемически заостренной против наиболее авторитетной в 1820-х гг. исторической концепции Н. М. Карамзина. Последняя «аргументом от истории» утверждала благодетельную неизбежность и незыблемость для России самодержавия, сводя русскую историю даже не к истории государственности, а к истории монархии. Декабристов не устраивала тенденция «выставлять превосходство самодержавия и какую-то блаженную патриархальность, в которой неограниченный монарх, как нежный чадолюбивый отец, и дышит только одним желанием счастливить своих подданных» (М. Фонвизин). Им для обоснования своих социально-политических идеалов нужно было противопоставить этой концепции принципиально другое, альтернативное представление о русском прошлом.
Во-первых, декабристы настаивали на том, что русская история — это история народа. Никита Муравьев так и начинает свою критическую статью о карамзинской «Истории», в пику ее «посылу» («история народа принадлежит царю»): «История принадлежит народам». Движущая сила истории — «дух народный, без которого не совершается коренных переворотов». Во-вторых, русская история — это история свободного народа, который в начале своего бытия управлялся демократически: «древние республики Новгород, Псков и Вятка наслаждались политическою и гражданскою свободою и в других областях России народ стоял за права свои, когда им угрожала власть общинные муниципальные учреждения и вольности были в древней России во всей силе, когда еще Западная Европа оставалась под гнетом феодализма» (М. Фонвизин). Затем эта свобода была «похищена» московскими князьями, «обманом» присвоившими «себе власть беспредельную, подражая ханам татарским и султану турецкому Народ, сносивший терпеливо иго Батыя сносил таким же образом и власть князей московских, подражавших во всем сим тиранам» (Н. Муравьев). Императорский период также оценивался весьма критично, за исключением деятельности Петра I, Екатерины II и «дней Александровых прекрасного начала». Впрочем, у некоторых декабристов (Каховский, Лунин, Поджио) и Петру предъявляется суровый счет. История послемонгольской России — история борьбы народа за возвращение «похищенной свободы», включающая в себя и Земские соборы Московской Руси, и «кондиции» «верховников», и конституционные проекты Н. И. Панина и П. А. Палена, и, наконец, Тайное общество. «Думы» Рылеева пропагандировали декабристскую историческую концепцию в поэтической форме. Даже вроде бы монархический «Иван Сусанин» несет в себе национал-демократический заряд: герой жертвует собой за «русское племя» и за выборного царя.
Таким образом, декабризм претендовал быть не просто «почвенным», но истинно «почвенным» явлением русской жизни. Борьба за политическую свободу и демократию превращалась из подражания иноземцам в «возращение к корням». С.И. Муравьев-Апостол в своем «Православном катехизисе» призывает «христолюбивое воинство российское» не установить, а именно «восстановить правление народное в России». Н. Муравьев единственный способ «добывать свободы» видит в том, чтобы «утвердить постоянные правила или законы, как бывало в старину на Руси». Народно-вечевое прошлое Руси, по его мнению, опровергает «ни на чем не обоснованное мнение, что русский народ неспособен, подобно другим, сам распоряжаться своими делами». Рылеев полагал, что «Россия и по древним воспоминаниям и по настоящей степени просвещения готова принять свободный образ правления». Естественно, что среди декабристов царил подлинный культ «Господина Великого Новгорода».
«Восстановление свободы» поэтому мыслилось в национальных русских формах. По «Конституции» Н. Муравьева, «гражданские чины, заимствованные у Немцев и ничем не отличающиеся между собою, уничтожаются сходственно с древними постановлениями народа Рускаго». Зато появляются должности тысяцкого (глава уездной исполнительной власти), волостного старейшины, державного дьяка. Области, на которые делится государство, получают название «держав», законодательное собрание именуется Народным Вечем (а его верхняя палата — Верховной Думой), вместо министерств учреждаются «приказы» и т.д. В первой редакции «Конституции» столицу предполагалось перенести в Нижний Новгород, переименованный в Славянск (в третьей редакции столица — Москва). В пестелевской «Русской Правде», практически, то же самое: столица переносится в Нижний Новгород (переименованный во Владимир, Владимир же становится Клязминым), законодательная власть осуществляется Народным Вечем, исполнительная — Державной Думой, Петербург переименовывается в Петроград.
Декабризм в истории русского национализма
Подавляющее большинство декабристов, оставивших после себя литературное или эпистолярное наследие, доступное автору этой работы, не могут быть квалифицированы иначе, как классические европейские националисты. И что еще более важно, главные идейно-политические документы декабризма — «Конституция» Н. Муравьева и (в еще большей мере) «Русская Правда» Пестеля — это программы построения национального государства.
Национализм декабристов был либерально-демократическим, выдвигающим в качестве обязательного условия русского нациостроительства кардинальные реформы социального и политического строя Российской империи: прежде всего, отмену крепостного права и ограничение (конституционное или «нравственное») или ликвидацию самодержавия.
Важно отметить, что декабристский национализм был отнюдь не маргинальным явлением в среде элиты русского дворянства. А. Бестужев с полным основанием говорил на следствии: «едва ли не треть русского дворянства мыслила подобно нам, хотя была нас осторожнее». Этому не нужно удивляться, декабризм – идеология именно дворянская, напрямую вытекающая из интересов наиболее прогрессивной части «благородного сословия», которое собственно и инициировало русский национализм в своих социально-политических интересах. Многочисленных «симпатизантов» декабризма оттолкнула от него вовсе не программа и даже не столько радикальные средства, предложенные для реализации последней (далеко не все члены Тайного общества были сторонниками вооруженного восстания), сколько его поражение, оплаченное кровью и репрессиями. Такой массовой «чистки» русское дворянство не знало никогда в «петербургский период» (даже в эпоху «бироновщины»). Следствием этой психополитической травмы стал поиск дворянской элитой иных путей развития России.
Декабризм, будучи одним из наиболее ярких проявлений русского национализма, «выпал» из его истории по вполне объективным причинам. Его вожди и участники были либо казнены, либо «изъяты из обращения» (Герцен) на тридцать лет. За это время сформировались другие версии националистической идеологии (славянофильство и западничество) вне прямой связи с «людьми 14 декабря», чьи программные документы были просто-напросто недоступны. Поднявший на щит декабристов в 1850-е гг. Герцен «присвоил» их себе как «предшественников» и вписал в качестве родоначальников в историю «русского освободительного движения», интерпретировав идеологию Тайного общества в духе собственных воззрений. Эта трактовка оказалась чрезвычайно влиятельной, тем более, что «Русская Правда» впервые была издана только в начале XX в.
Между тем, вернувшиеся из ссылки декабристы, первоначально Герцена высоко ценившие, вскоре, во время польского мятежа 1863 г., оказались с ним по разные стороны баррикад, вместе с М. Н. Катковым, похвалы которому нередки в их переписке. Некоторые из них (Завалишин, Свистунов) стали литературными сотрудниками катковских изданий. С симпатией относились многие декабристы к славянофилам. Волконский 13 янв. 1857 г. писал И. Пущину из Москвы: «Я здесь довольно часто вижу некоторых славянофилов, странно, что люди умные, благонамеренные — [придают столько значения своему платью (в оригинале фраза по-французски — С.С.)], но что они люди умные, благонамеренные, дельные, в том нет сомнения – и теплы они к емансипации и горячи к православию, а народность и православие — вот желаемая мною будущность России. При сем прилагаю тебе стихи Хомякова [«По прочтении псалма»] — по-моему, замечательные». М. В 1870-х гг. М. Муравьев-Апостол сделался горячим поклонником суворинского «Нового времени» и «Дневника писателя» Достоевского, в последнем он видел прямого наследника декабристов: когда Достоевский «пишет о нашей Красавице России, мне кажется, что слышу брата [Сергея] и Павла Ивановича Пестеля “Русская Правда” когда-нибудь явится на Божий Свет. Какой славой озарится имя Пестеля!»
Интересно, однако, что, если декабристы видели в позднейших националистах своих продолжателей и единомышленников, то последние не только не признавали связи с ними, но, напротив, старательно от нее открещивались (тот же Достоевский). Люди другого поколения, воспитанные под жестким прессом николаевского режима, они уже не чувствовали государство «своим» и потому не могли совместить в себе, подобно «детям 1812 года», пафос борьбы за политическую свободу с национально-государственным патриотизмом. Славянофилы, Катков и Достоевский отказались от первого, Герцен — от второго. В обоих случаях государство приобрело трансцендентный, а не имманентный характер, только в первом случае оно, либо обоготворялось (Катков), либо становилось закрытой в себе сферой, четко отделенной от общества (славянофилы); во втором же – делалось объектом ненависти и сопротивления. Западники же, сохранившие модернистский потенциал декабризма, почти совершенно не восприняли его культурный национализм.
Прославляемые славянофильско-почвенническими националистами 40 – 80-х гг. «рабьи» добродетели «смирения», «самоотречения» и проч., ставшие морально-психологической компенсацией за унижение и бессилие дворянства и интеллигенции в николаевское царствование, никак не сочетались с декабристским этосом самостоятельного, деятельного гражданина, лично отвечающего за ход истории. Кроме того, те же самые обстоятельства николаевского тридцатилетия сформировали у возмужавшего в эту пору поколения культ (квази) теоретических схем, разного рода историософий, которым многие его представители (особенно это заметно у славянофилов) последовательно подчиняли свою практическую деятельность. Декабристы же, практики по преимуществу, теории создавались ими на ходу, ad hoc. Можно видеть в этом «недостаток глубины», а можно, напротив, ценить прямой взгляд на вещи, не замутненный культурными мистификациями.
Так или иначе, но при всех противоречиях со славянофилами и Катковым, декабристы выбрали их, как националисты националистов, а не Герцена, в мировоззрении которого националистический концепт тоже присутствовал, но «забивался» абстрактно-гуманитарной риторикой.
В начале XX в., после издания «Русской Правды», русские националисты либерального толка из Всероссийского национального союза заинтересовались декабризмом, в их сочинениях (например, у П.И. Ковалевского) появились сочувственные ссылки на Пестеля. Но дальше настали времена, для русского национализма не слишком благоприятные. В СССР, начиная с конца 1930-х гг., о национализме декабристов (как прямых предшественников большевиков) писать было не принято. Фрондирующие исследователи хрущевско-брежневских времен, вроде Н. Эйдельмана, и «оппозиционные» «мастера культуры» (Б. Окуджава, В. Мотыль с его фильмом «Звезда пленительного счастья») старательно лепили из них «шестидесятников». «Русская Партия» 60-80-х гг. полностью отдала декабристов на откуп либералам, предавшись культу славянофилов, Достоевского и Леонтьева.
Так что нет ничего удивительного в том, что только сегодня мы начинаем понимать уникальное место декабристов в истории русского национализма. Во-первых, они в своем мировоззрении органично соединили идею демократии и идею национальной самобытности. Во-вторых, они выступили как действенная, самостоятельная политическая сила во имя реализации своих идеалов.
Собственно, таким и должен быть любой нормальный национализм.
(Статья представляет собой сокращенный и переработанный вариант большого исследования «Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов», публикуемого во втором номере журнала «Вопросы национализма». )
Роман Ключник
Лекции в народном университете
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Александр I и масоны-декабристы
Наконец-то все историки в России дружно признают, что бунтари“декабристы” – это были масоны, и, следовательно, восстание декабристов – это восстание масонов, подготовленное масонскими организациями в России; 12–15 лет назад – в 90-х годах 20-го века сторонники этой истины доказывали свою правоту в спорах, а 20–25 лет назад и далее в прошлое – в СССР была только одна официальная ложная трактовка, и правда о “героях” декабристах масонах по понятным причинам замалчивалась.Повторюсь – отрицательным результатом победного шествия русской армии по Европе в борьбе с Наполеоном и организации “бистро” во Франции было “заражение” – увлечение русских офицеров масонством, духом “равенства” и “общечеловеческих ценностей”.
Например, П. Чаадаев вступил в масонскую ложу по дороге домой в Польше, в Кракове, в 1814 году, и многие русские офицеры-победители республиканской армии Наполеона вернулись из Европы в Отечество “другими”, “чужими”, пропитанными республиканскими идеями.
В “Записке декабриста”, изданной в Лейпциге в 1870 году, Н. И. Лорер написал: “цвет офицеров гвардейского корпуса вернулся домой с намерением пересадить Францию в Россию. Так образовались в большей части лучших полков масонские ложи с чисто политическим оттенком”.
Масоны в России оказались “неправильными”, то есть политиками, а не искателями глубинных знаний, и теперь они превращались в грозную военную силу.
В 1816 г. в России возникла масонская офицерская организация “Союз спасения”, руководителем которого был полковник гвардейского Генерального штаба А. Н. Муравьев. До этого активно действовали в России несколько масонских организаций, самые известные из них – созданная М. Н. Новиковым “Избранные Михаила”; ложа “Трёх добродетелей”, старый знакомый “Сфинкс” и масса других.
В одной из них к масонской идее приобщился будущий масонский революционер-диктатор П. И. Пестель. “И надо сказать, П. И. Пестель преуспел и в этом, быстро получив посвящение сначала в 4-ю, а затем и в 5-ю степень шотландской ложи “Сфинкса”. Соответствующий патент на пергаменте с печатью “Сфинкса” на латинском языке был получен П. И. Пестелем 12 февраля 1817 года. Скрепили его тогдашние начальники ложи А. А. Жеребцов, О де Сион, Г. Зубов, Д Нарышкин и другие”, – отметил В. Брачев.
В 1818 году было создана ещё одна тайная офицерская масонская организация “Союз благоденствия”. Некоторые исследователи истории восстания декабристов утверждают, что устав “Союза благоденствия” был списан с устава немецкой масонской организации “Тугенбунд”.
В этих организациях победители французской армии стали обсуждать, как сделать в России жизнь по французскому образцу, начали заниматься агитацией против российского императора и пропагандой республиканских идей. Советские коммунистические идеологи масонские организации “Союз спасения” и “Союз благоденствия” возвели в ранг “героических”.
Зачем масонам нужно было “убрать” императора Александра Первого? Во-первых, это принципиальная масонская антимонархическая идея, и уже положительный для них пример – успех во Франции. Во-вторых, воспитанный ими с детства Александр Первый был приобщён к заговору убийства отца и поставлен монархом, чтобы быть им должным, обещал им плавный переход от монархии к конституционному управлению и обещаний не сдержал, – в начале ссылаясь на тревожную военную обстановку в Европе и нападение Наполеона на Россию, но война успешно для России закончилась, а Александр не спешил реализовывать масонскую идеологию, и это воспринималось масонами как предательство обещания.
В-третьих, французский дипломат граф Ноаль доносил своему правительству 6 марта 1818 года:
“Если военная колонизация беспокоит крестьян некоторых губерний, то не меньше волнует дворянство возможность отмены крепостного права…”.
То есть – уже тогда Александр обсуждал отмену крепостного права в России, фактически пытаясь реализовать задуманное ещё его отцом Павлом, а противников этого среди землевладельцев было много, то есть это были противники Александра. Это также был ещё один повод “убрать” Александра Первого “привычным способом”.
Как результат начавшихся опасных процессов можно оценить произошедшие беспорядки (бунт) в любимом Александром Семеновском полку. Следствие установило зачинщиков – офицеры, члены тайного “Союза благоденствия”, к которым император был очень снисходительным – их разослали по другим воинским частям, это даже мягкой формой репрессии трудно назвать.
Но это был “тревожный звоночек”, который Александр недооценил. На это попробовал указать Государю старый верный граф Аракчеев весной 1820 года:
“Я могу ошибаться, но думаю так, что сия их работа есть пробная, и должно быть осторожным, дабы ещё не случилось чего подобного”.
В 1821 году разоблаченный “Союз благоденствия” объявил о самороспуске, но тревожность витала в общественной атмосфере России. Объявление о самороспуске было тактическим обманным ходом масонов, было понятно, что они скоро соберутся в другом месте и под другим названием. По этой причине “тревожности” Александр Первый откладывал освобождение крестьян от крепостной зависимости, хотел дождаться мирного периода для проведения реформы.
Стоит заметить, что масонские организации с 18 века действовали в России официально, были разрешены, были обыденным элементом российской действительности и жизни, модой высших слоёв российского общества, считавших принадлежность к масонам признаком просвещения, образования, цивилизованности. Но, несмотря на это, теперь часть масонов ушла в подполье, ибо стали готовить заговор против власти.
В 1821 году на юге России во 2-й армии на основе членов “Союза благоденствия” возникла новая тайная масонская организация “Южное общество”, которую возглавил Павел Пестель.
Мудрый граф Аракчеев оказался прав, к Александру всё больше стекалось тревожной информации:
“как враги престолов, направлены ещё более против христианской веры… на что у меня имеются тысячи и тысячи неопровержимых доказательств, которые я могу предоставить… все эти люди соединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и общества… С тех пор, как они убедились, что новый курс политики кабинетов более не тот, чем прежде…”, – писал в письме князю Голицыну в феврале 1821 г. император Александр Первый (Б.Б.).
В 1822 году масоны организовали ещё одну тайную организацию – “Северное общество”, которое возглавил Никита Муравьёв – брат Александра Муравьёва, основавшего “Союз спасения”. Несмотря на различные названия, фактически это была одна разветвленная тайная масонская организация, координирующая деятельность своих филиалов. Н. Муравьёв был избран в правление и “Южного общества”; а созданное совместно боевое крыло этих организаций назвали “Соединенные друзья”.
В сторонке, “без связи”, стояла масонская организация, с такими же радикальными целями созданная на Украине братьями Борисовыми и Горбачевским, под названием “Общества соединенных славян”.
Знаменитые “декабристы” чётко следовали масонской традиции и в названиях своих организаций, и в их структуре. Созданные ими организации имели два устава: официальный и неофициальный. Внутри организации члены подразделялись по строгой иерархии, снизу вверх: “братья”, “мужи”, “боляре”. Во многих российских городах имелись местные подразделения этой организации, а в Петербурге головной центр – “коренная управа”.
Понимая опасность масонов, и прекрасно зная масонов на собственном трагическом опыте убийства отца, Александр Первый, в отличие от наших современных “монархов” Б. Ельцина и В. Путина, 1 августа 1822 года издал указ: “Все тайные общества, под каким бы наименованием они не существовали, как-то масонских лож и другими, закрыть и учреждения впредь не дозволять…”.
Понятно, что этот запретный указ вызвал недовольство масонов, а у идейных – ненависть и желание свергнуть российского императора. Таким образом, у военных масонов, давно замысливших государственный переворот, оказалось больше сторонников.
Понимая прекрасно, что после этого указа все масонские ложи вряд ли распустятся, а часть уйдёт в тайное существование, император Александр в целях своей безопасности окружил столицу военными поселениями, командовать которыми поручил самому преданному человеку – графу Аракчееву. Эту преграду масоны-заговорщики-“декабристы” и стали поворачивать против монархии.
При этом за несколько лет масоны уже сильно разогнали свой “локомотив” против монархии, пропитали своими опасными идеями сознание многих людей. Результаты агитационной деятельности масонов в армии заметили даже иностранцы – заместитель французского посла в России граф Бальконт 29 августа 1822 года писал:
“В гвардии (русской) сумасбродство и злословие дошли до того, что один генерал недавно нам сказал: иногда думается, что только не хватает главаря, чтобы начался мятеж… Я имел случай видеть список русских масонов, составленных пять лет назад: в нем было около десяти тысяч имен… в громадном большинстве это были офицеры”.
Теперь пора глянуть на конкретные лица этих русских офицеров-ма– сонов. Семья Пестеля жила очень хорошо, ибо его отец занимал высокий пост генерал-губернатора Сибири, отец обоих Муравьёвых был помощ– ником министра и воспитатель молодого императора Александра, отец Коновицына – военный министр, отец Муравьёва-Апостола – царский посол в Мадриде и т.п.
То есть это была довольно грамотная “золотая молодёжь”, которая всё имела, получила прекрасное образование, многие из них уже сде– лали блестящую карьеру, но… – было скучно, не хватало “драйва”, эти молодые мужчины стремились к максимуму – к власти, или хотя бы к славе, войти в историю.
Все они брали пример свержения монархии в Англии и недавний пример свержения монархии во Франции – “великой” французской революции, этого страшного кровавого беспредельного и безумного действа (если читатель хочет содрогнуться от ужасов той французской реальности, то рекомендую почитать на эту тему книгу А. Бушкова 2005 г. издания).
Да и культурой “цивилизованная” Европа не блистала. Как отмечает в своём исследовании М.Назаров (“Вождю Третьего Рима”, 2005 г.) – после революции в столице Франции “в Париже было обычным делом вылить испражнения из ночного горшка через окно на улицу, о чём свидетельствует множество всевозможных документов (правительственных), в то время как в “отсталой” России, даже в захудалом провинциальном городишке подобное было немыслимо”.
Декабристы видели, знали, что после революции во Франции люди свободнее и лучше жить не стали, видели их “культуру” и “цивилизацию”, но маниакально шли к своей цели, хотя и понимали – кто стоит во главе европейских масонских организаций, то есть – кто ставит цели и задачи.
Кто-то попытается возразить – это были идейные молодые люди, они ратовали за народ, за его лучшую судьбу, то есть за отмену крепостного права. Но факты упорно говорят о другом. Да, они много болтали о ликвидации крепостного права, но кто им мешал освободить своих крепостных крестьян? Закон о землепашцах, изданный Александром Первым 25 февраля 1803 года, позволял это им сделать на полном юридическом основании. По этому указу помещики, желавшие освободить крестьян, могли освобождать их целыми селениями. Министр внутренних дел должен был только утверждать этот договор между сторонами.
Этой правдой был очень расстроен декабрист Н. И. Тургенев, который в своей книге “Россия и русские” написал:
“Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного на мой взгляд вопроса: освобождения крестьян”.
Например, только граф С. П. Румянцев освободил 5000 крепостных, а всего было освобождено при Александре Первом 50 тысяч крестьян. А свободолюбивый декабрист Лунин освободил нескольких крестьян “для проформы”, а остальные сотни крестьян передал по завещанию в собственность своему двоюродному брату Николаю Лунину, предложив ему освободить крестьян через несколько лет по его усмотрению и по европейскому образцу – без земли, то есть без источника пропитания. Когда же декабрист Якушин этим демократическо-либеральным способом решил освободить крестьян, и радостно объявил им об этом, то недоуменные и озабоченные дальнейшим существованием крестьяне ему дружно ответили: “Нет уж, батюшко, пусть мы будем ваши, а земля – наша” (Б.Б.).
На эту особенность декабристов обратил внимание Ф. Достоевский и в своих “Бесах” отразил её с комментарием:
“… Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову”.
Очень верно заметил Б. Башилов:
“Крики о необходимости срочной отмены крепостного права были только одним из способов борьбы масонов и якобинцев с царской властью”.
У масонов-декабристов было две программы, два варианта развития России в случае захвата власти. Одна программа, составленная под руководством Н. М. Муравьева под названием “Конституция” была очень умеренной, более правильной – больше подходила к тем реалиям России – она не предусматривала цареубийство, сохраняла ограниченную конституционную монархию, была против революционной диктатуры, предусматривала созыв Учредительного собрания, отображающего все слои общества, для выработки Конституции, предусматривалась отмена крепостного права. Эта программа в земельной части была созвучна идеям “злостного консерватора” Аракчеева, а в более масштабном переустройстве созвучна идеям Сперанского и даже самого Александра Первого. Но была вторая, более радикальная, революционная программа “главного” военного масона и экстремиста П. Пестеля, которую заговорщики перед восстанием приняли как единую идейную основу.
Свою политическую программу Пестель назвал “Русской Правдой” и “Верховной Российской грамотой”, в которой описал беспощадные действия “Временного правительства” революционеров по удержанию завоеваний будущей революции. Организатор Союза благоденствия М. Н. Муравьёв, прочитав республиканский проект для России “Русская Правда” своего “брата” Пестеля, не удержался от сарказма, сказав: “он составлен для Муромских разбойников”.
Исследователь истории декабристов М. Цейтлин так описывал Пестеля (книга “Декабристы”):
“Павел Иванович Пестель был полной противоположностью Муравьёва. Казалось, что у него нет сердца, что им владеет только разум и логика… У Пестеля не было любви к свободе, он неохотно допускал свободу печати и совсем не допускал никаких, даже открытых обществ. Им владела идея равенства, осуществляемого всемогущим и деспотическим государством… Разумеется, такую власть оно могло осуществить с помощью сильной тайной полиции”.
То есть – мы видим очередного гуманитария-гильотинщика с “общечеловеческими ценностями”.
С высоты нашего исторического положения трудно не увидеть похо– жесть декабристов и большевиков. Это отметил в своем исследовании “Черное Евангелие” Николай Былов:
“Русская Правда Пестеля, “Катехизис революционера” Нечаева, статьи Писарева, Чернышевского, Добролюбова, статьи Ленина – все это звенья единой идеологической линии, на дрожжах которых взошёл ленинизм и сталинизм”. Предельная жестокость “великих” демократов и либералов Пестеля, Нечаева и Ленина склоняет к мрачным раздумьям.
Д. Мережковский очень сочувствовал декабристам и долго изучал их историю перед написанием своей работы на эту тему, но не мог не отметить жестокость и деспотизм П. И. Пестеля:
“угнетал он в полку офицеров и приказывал бить палками солдат за малейшие оплошности…”.
Эта “петровская” сверхжестокость не только доставляла наслаждение Пестелю, но и была методом возбуждения недовольства у солдат властью, императором, ибо при этом декабристы ссылались на неукоснительное исполнение указов “сверху”. Кстати, этот же приём применят в СССР некоторые “комиссары” – чекисты и партработники в 1936 году, и которых через год самих расстреляют, когда Сталин и его окружение поймут смысл первых “чисток”.
Можно поставить вопрос: “А были ли у декабристов перед восстанием иностранные учителя?” – Были. И в этом месте я опять воспользуюсь советом исследователя истории из Израиля Якова Рабиновича:
“В книге А. Солженицына “Двести лет вместе” проигнорированы исследования выдающегося историка Шимона Дубнова и его единомышленников”, и загляну в мемуары этого знаменитого еврейского историка, в которых С (Ш). Дубнов утверждает, что его дед – авторитетный в то время раввин часто и без проблем пересекал “черту оседлости”, преодолевал тысячи километров по России и часто посещал Петербург и Москву:
“От московской жизни моего деда сохранилось в нашей семье одно странное историческое предание. Однажды он сидел в комнате своей гостиницы (в Петербурге. – Р.К.), углубленный в изучение Талмуда и вдруг обернулся и увидел за спиною незнакомого русского офицера, который стоял и заглядывал в лежащий на столе талмудический фолиант. Офицер оказался Григорием Перетцем, известным декабристом, сыном петербургского откупщика Абрама Перетца, который некогда крестился вместе со всей своей семьёй. Он спросил деда, как толковать одно трудное место в Талмуде, и, получив требуемое объяснение, удалился”.
Восстание готовилось, и, как видим, – российский офицер, возможно – “христианин”, изучал Талмуд. А дедушка Бенцион, известный в то время религиозный лидер евреев, идеолог, специально приезжал, командировался в столичные российские города, чтобы помочь и кое-что объяснить молодым бунтарям. И это притом, что декабристы не были глупы в “еврейском” вопросе, например, П. И. Пестель, которого трудно назвать махровым черносотенцем, служил в армии в южных и западных губерниях России и записал следующие наблюдения:
“Тесная между евреями связь даёт им средства большие суммы накоплять… для общих их потребностей, особенно для склонения разных начальств к лихоимству и ко всякого рода злоупотреблениям, для них, евреев, полезным… Вся торговля там в их руках и мало там крестьян, которые бы посредством долгов не в их власти состояли; отчего и разоряют они ужасным образом край, где жительствуют”, “ясным образом усмотреть можно, что евреи составляют в государстве, так сказать, своё особенное отдельное государство и при том ныне в России пользуются большими правами, нежели сами христиане”. (С).
Другой знаменитый декабрист – Никита Муравьёв, вероятно, сделал похожие выводы, ибо по утверждению историка Ю. Гессена также не спе– шил дать евреям полноправие – “свобода им селиться в других местах будет зависеть от особых постановлений Верховного народного вече”.
Так что при смене декабристами ненавистного царизма, несмотря на декларацию ими “свободы, равенства и братства”, не было уверенности, что евреи стали бы свободно распространяться по территории России, хотя они и так медленно и упорно осваивали новые области.
В 1821 году в столицу вернулся заслуженный масон и главный масонский теоретик М. М. Сперанский, которого декабристы планировали в состав Временного правительства.
Сперанский на тот раз был сверх осторожным, и вероятно, ещё в далекой Сибири задумал очередную оригинальную “гениальность”, о которой профессор Шиман писал:
“Сперанский был франк-масон и возымел странную мысль воспользоваться организацией ложи для близкой его сердцу реформы русского духовенства. Его план состоял в том, чтобы основать масонскую ложу, которая имела бы филиальные ложи по всему русскому государству и принимала бы в братья наиболее способных духовных лиц” (Б.Б.).
По– моему, – до такого коварного хода даже во Франции не додумались – нанести удар в самый центр духовности народа и государства; причем – не нанести-разрушить, а – перекрасить в иное, в своё содержание.
→ Нижний Новгород и декабристы-масоны
Оставить комментарий
Папки
-
Календурь (2) -
Пожелания (14)
-
-
Змеи Эскулапа (7)
-
Обна. РУ. жёнка (1164)
-
Баба-Йога (7)
-
За минетором (60)
-
Бытовуха (29)
-
Ябвдул (645)
-
Гололазки (20)
-
ПОЕЗДАТО (29)
-
EKABU.RU (101)
-
На кух - ню! (38)
-
Узкоглазое бикини (25)
-
С пивом (32)
-
Jasmine Delatori (37)
-
Хорошо быть кисою... (112)
-
Шәрә албом (1333)
-
Dani Daniels (876)
-
Яйца Дэни Дэниэлс (16)
-
НЕ ТОЛЬКО ПОРНО.... (36)
-
-
С джинсами и без (7)
-
ЭроТИТИСТЫЕ фото (100)
-
События (38)
-
ДАТЫ (17)
-
-
МОИ фото (17)
-
Суровые годы (5)
-
Школы в жизни (8)
-
Старая тусовка (25)
-
Галерея 2005-2010 (19)
-
Литература (57)
-
Art Gallery (38)
-
Варианты будущего (10)
-
Вейдер в тумане (9)
-
Муми-тролли (50)
-
Deepression Unrest (27)
-
4 сезона в .... (4)
-
Насекин (12)
-
Языческие руны (13)
-
-
Разный бред (108)
-
Кафка (4)
-
Странные названия (14)
-
Всяко - разно (113)
-
ЦЕНЫ В СССР (7)
-
-
-
Старое/новое кино (23)
-
-
Маечки (2)
-
Мясо (12)
-
Тиамать твою... (14)
-
Поп (11)
-
Классика (13)
-
Индастриал (11)
-
Панк (11)
-
Тяжпром (90)
-
-
Чувашия (31)
-
Заполнение пустоты (34)
-
-
В мире животного (58)
-
Религиозный дурман (37)
-
Своды мечетей (10)
-
Это вам не церковь (10)
-
-
-
Пл. Горького (11)
-
Речной в разные годы (15)
-
Мосты (5)
-
Горький в 1930-1940 (21)
-
Горький в [1960-е] (48)
-
Горький в [1980-е] (42)
-
Горький в [1950-е] (37)
-
-
Антинародное творчество (727)
-
Записки упыря (33)
